Кто был судьей в деле веры засулич. Выстрел веры засулич

Последнюю неделю января 1878 г. высший свет Петербурга обсуждал покушение на генерал-губернатора столицы Федора Федоровича Трепова .

Предшествовали покушению следующие события.

Архип Петрович Емельянов (псевдоним Алексей Степанович Боголюбов), около 1880 г. Источник: Public Domain

6 декабря 1876 г. состоялась демонстрация молодежи на площади у Казанского собора в Петербурге. В процессе демонстрации был арестован студент А. С. Боголюбов .

13 июля 1877 г. в дом предварительного заключения в Петербурге приехал градоначальник Трепов. Во дворе ему на глаза попались трое заключенных, в том числе и Боголюбов. Поравнявшись с Треповым, они сняли шапки и поклонились. Обогнув здание, Боголюбов с товарищами вновь встретился с Треповым, но второй раз решил уже не здороваться. Однако Трепов закричал: «Шапку долой!» — и сделал движение, намереваясь сбить с головы Боголюбова шапку. Студент отшатнулся, и от резкого движения шапка свалилась с его головы. Большинство видевших это решили, что Трепов ударил Боголюбова. Раздались крики, стук в окна. Тогда Боголюбова прилюдно было приказано сечь на глазах у всех заключенных. Весть о случившемся быстро облетела весь Петербург. Поползли слухи, что Боголюбову дали не 25 розг, а секли до потери сознания.

Порку Боголюбова революционно настроенная молодежь восприняла как вопиющее нарушение прав человека. Все ждали, что Трепова накажут, но этого не произошло. И тогда роль карающего меча решила сыграть скромная школьная учительница, дочь дворянина Вера Засулич . Она купила револьвер, записалась на прием к Трепову и, зайдя в кабинет, в упор выстрелила в генерала.

Следствие по делу Засулич велось быстро и к концу февраля было окончено.

Власти оказывали на председателя Петербургского окружного суда Анатолия Федоровича Кони сильное давление с тем, чтобы он повлиял на присяжных и те вынесли обвинительный приговор. Было предложено даже изъять дело у присяжных и передать его в Особое Присутствие. Но Кони, втайне симпатизировавший террористке, не шел ни на какие уступки властям.

Ровно в 11 часов утра 31 марта 1878 г. открылось заседание Петербургского окружного суда. Небольшая зала заседаний уголовного отделения была набита до отказа. Генеральские эполеты, элегантные наряды дам из высшего света, сшитые специально к этому дню. Среди представителей прессы — знаменитый журналист Градовский и писатель Федор Достоевский .

Под охраною жандармов с саблями наголо из боковой двери выводят девушку в черном люстриновом платье. Это и есть знаменитая Вера Засулич: бледная, тщедушная, с некрасивым калмыцким лицом, запавшими щеками и заострившимся от худобы носом.

Вера Засулич, фото сделано до 1907 г. Источник: Public Domain

Деяние Засулич было квалифицировано по статьям 9 и 1454 Уложения о наказаниях, что предусматривало лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет.

Однако на фоне бесцветной, по общему признанию, речи обвинителя на этом процессе речь защитника была блестящей. Это поистине был звездный час присяжного поверенного Александрова . Ни до этого, ни после он никогда больше не достигал подобных высот. Длинный, тощий, с истерическими нотками в голосе, он изливал яд на систему, приведшую скромную девушку на скамью подсудимых. Он говорил о суде не над Верой Засулич, а над Треповым и ему подобными! Публика рыдала.

Перед тем как присяжные получили вопросительный лист и удалились для принятия решения, их напутствовал А. Ф. Кони. Несмотря на то что царь и министр юстиции требовали от него любыми путями добиться обвинительного приговора, он, по сути, подсказал присяжным оправдательный приговор.

Во время перерыва Достоевский, прогуливаясь с Градовским, печально произнес:

— Теперь ее, чего доброго, в героини возведут...

Заседание возобновилось лишь около шести часов вечера. Присяжные вошли в залу, теснясь, с бледными лицами, не глядя на подсудимую. Мертвая тишина в зале.

— Не виновна!

Крики восторга, рыдания, аплодисменты, топот ног — все слилось в один вопль. Наконец зал стих, и Кони объявил Засулич, что она оправдана и что приказ о ее освобождении будет подписан немедленно.

Фёдор Фёдорович Трепов, 1869 г. Источник: Public Domain

Из воспоминаний приятельницы Засулич А. Малиновской :

«Помню, однажды, рассказывая мне о том, что она почувствовала, услыхав из уст председателя суда о своем оправдании, она сказала, что то была не радость, а необыкновенное удивление, за которым тотчас же последовало чувство грусти. “Я не могла объяснить себе тогда этого чувства, но я поняла его потом. Если бы я была осуждена, то, по силе вещей, не могла бы ничего делать и была бы спокойна, потому что сознание, что я сделала для дела все, что только могла, было мне удовлетворением. Но теперь, раз я свободна, нужно снова искать, а найти так трудно”.

Вере хотелось бы стрелять в Треповых каждый день или, по крайней мере, раз в неделю. А так как этого нельзя, так вот она и мучится».

Из воспоминаний очевидца князя Мещерского:

«Процесс Засулич проходил как в кошмарном сне. Никто из разумных людей никак не мог понять, как могло состояться в зале суда такое страшное глумление над законностью. Ведь она стреляла в человека, тяжело ранила его, а ее признали невиновной и отпустили».

Николай Дмитревский. Выстрел Веры Засулич. Ксилогравюра к книге А. Ф. Кони. «Воспоминания о деле Веры Засулич». 1933 г. Источник: Public Domain

Из речи председательствовавшего на суде А. Ф. Кони:

«Господа присяжные заседатели! Картина самого события в приемной градоначальника 24 января должна быть вам ясна. Все свидетельские показания согласны между собою в описании того, что сделала Засулич. Некоторое сомнение может возбудить лишь показание потерпевшего, прочитанное здесь, на суде. Но это сомнение будет мимолетное. Для него нет оснований, и предположение о борьбе со стороны Засулич и о желании выстрелить еще раз ничем не подтверждается. Надо помнить, что показание потерпевшего дано почти тотчас после выстрела, когда под влиянием физических страданий и нравственного потрясения, в жару боли и волнения, генерал-адъютант Трепов не мог вполне ясно различать и припоминать все происходившее вокруг него. Поэтому, без ущерба для вашей задачи, вы можете не останавливаться на этом показании.

Существует, если можно так выразиться, два крайних типа подсудимых. С одной стороны — обвиняемый в преступлении, построенном на своекорыстном побуждении, желавший воспользоваться в личную выгоду плодами преступления, хотевший скрыть следы своего дела, бежать сам и на суде продолжающий то же в надежде лживыми объяснениями выпутаться из беды, которой он всегда рассчитывал избежать, — игрок, которому изменила ловкость, поставивший на ставку свою свободу и желающий отыграться на суде. С другой стороны — отсутствие личной выгоды в преступлении, решимость принять его неизбежные последствия, без стремления уйти от правосудия — совершение деяния в обстановке, которая заранее исключает возможность отрицания вины.

К какому типу ближе подходит Вера Засулич, решите вы и сообразно с этим отнесетесь с большим или меньшим доверием к ее словам о том, что именно она имела в виду сделать, стреляя в генерал-адъютанта Трепова.

Чувство мщения свойственно немногим людям; оно не так естественно, не так тесно связано с человеческой природой, как страсть, например, ревность, но оно бывает иногда весьма сильно, если человек не употребит благороднейших чувств души на подавление в себе стремления отомстить, если даст этому чувству настолько ослепить себя и подавить, что станет смешивать отомщение с правосудием, забывая, что враждебное настроение — плохое подспорье для справедливости решения. Каждый более или менее в эпоху, когда еще характер не сложился окончательно, испытывал на себе это чувство. Состоит ли оно в непременном желании уничтожить предмет гнева, виновника страданий, вызвавшего в душе прочное чувство мести? Или наряду с желанием уничтожить — и притом гораздо чаще — существует желание лишь причинить нравственное или физическое страдание или и то и другое страдание вместе? Акты мщения встречаются, к сожалению, в жизни в разнообразных формах, но нельзя сказать, чтобы в основе их всегда лежало желание уничтожить, стереть с лица земли предмет мщения.

Вы знаете жизнь, вы и решите этот вопрос. Быть может, вы найдете, что в мщении выражается не исключительное желание истребить, а и желание причинить страдание и подвергнуть человека нравственным ударам. Если вы найдете это, то у вас может явиться соображение, что указание Засулич на желание отомстить еще не указывает на ее желание непременно убить генерал-адъютанта Трепова».

Из речи адвоката Александрова:

«Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении. Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, отклик суда божественного, который взирает не на внешнюю только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную преступность человека. Те женщины, свершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя. В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, — женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах божественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественной безопасности нужно признать кару законною, тогда да свершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь! Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва».

После того как Веру Засулич объявили невиновной, ее подняли на руки и вынесли на улицу, где ждала ошалевшая от радости толпа. Несмотря на решение присяжных, император в тот же день приказал взять Веру Засулич под стражу и держать «до поступления дальнейших распоряжений». Чтобы помешать исполнению этого приказа, друзья Веры спрятали ее на конспиративной квартире, а потом помогли переехать в Швецию.

Вера Засулич родилась в деревне Михайловка Гжатского уезда Смоленской губернии в обедневшей польской дворянской семье. Три года () спустя умер её отец, отставной офицер; мать была вынуждена отправить Веру, как одну из трёх сестёр, к материально более обеспеченным родственникам (Макулич) в деревню Бяколово близ Гжатска . В 1864 году была отдана в московский частный пансион. По окончании пансиона получила диплом домашней учительницы (). Около года служила письмоводительницей у мирового судьи в Серпухове ( -). С начала 1868 года в Санкт-Петербурге устроилась переплётчицей и занималась самообразованием.

Приняла участие в революционных кружках. В мае 1869 года была арестована и в -1871 годах находилась в заключении в связи с «нечаевским делом », затем - в ссылке в Новгородской губернии , затем в Твери . Вновь была арестована за распространение запрещённой литературы и выслана в Солигалич Костромской губернии .

Интересно, что отказавшийся выступать в деле Засулич в качестве обвинителя юрист В. И. Жуковский оставил - под давлением недовольных исходом дела властей - поприще обвинителя и в дальнейшем работал в адвокатуре.

Первая эмиграция

По настоянию друзей и не желая подвергнуться новому аресту, приказ о котором был отдан после оправдательного приговора, Засулич эмигрировала в Швейцарию , где Г. В. Плеханов , П. Б. Аксельрод , В. Н. Игнатов и Л. Г. Дейч создали первую марксистскую социал-демократическую группу «Освобождение труда ».

В 1897-1898 годах жила в Швейцарии.

Возвращение в Россию

В 1899 году нелегально приехала в Россию по болгарскому паспорту на имя Велики Дмитриевой. Использовала это имя для публикации своих статей, установила связь с местными социал-демократическими группами России. В Петербурге познакомилась с В. И. Лениным .

Социал-демократия не желает допустить к власти либералов, полагая, что единственный революционный хороший класс - это пролетариат, а остальные - предатели.

В марте 1917 вошла в группу правых меньшевиков-оборонцев «Единство» , выступала вместе с ними за продолжение войны до победного конца (эти взгляды изложила в брошюре «Верность союзникам». Пг., 1917). В апреле подписала воззвание к гражданам России, призывая поддерживать Временное правительство , ставшее коалиционным.

В июле 1917, по мере усиления противостояния большевиков и иных политических сил, заняла твёрдую позицию поддержки действующей власти, была избрана в гласные Петроградской Временной городской думы, от имени «старых революционеров» призывала к объединению для защиты от «объединённых армий врага». Перед самой Октябрьской революцией была выдвинута кандидатом в члены Учредительного собрания .

Октябрьскую революцию 1917 Засулич считала контрреволюционным переворотом, прервавшим нормальное политическое развитие буржуазно-демократической революции, и расценивала созданную большевиками систему советской власти зеркальным отражением царского режима. Она утверждала, что новое властвующее меньшинство просто «подмяло вымирающее от голода и вырождающееся с заткнутым ртом большинство». Утверждая, что большевики «истребляют капиталы, уничтожают крупную промышленность», решалась иногда на публичные выступления (в клубе «Рабочее знамя» 1 апреля 1918). Ленин, критикуя её выступления, тем не менее, признавал, что Засулич является «виднейшим революционером».

«Тяжело жить, не стоит жить», - жаловалась она соратнику по народническому кружку Л. Г. Дейчу, чувствуя неудовлетворённость прожитой жизнью, казнясь совершенными ею ошибками. Тяжело заболев, до последнего часа писала воспоминания, опубликованные посмертно.

Зимой 1919 в её комнате случился пожар. Её приютили жившие в том же дворе две сестры, но у неё началось воспаление лёгких , и она скончалась .

Литературная деятельность

Первое публицистическое произведение - речь к 50-летию польского восстания 1831 года , опубликованное в переводе на польский язык в сборнике Biblioteka «Równosci» (Женева , ). Засулич принадлежат очерк истории Международного товарищества рабочих , книги о Ж.-Ж. Руссо ( , второе издание ) и Вольтере (первая русская биография Вольтера «Вольтер. Его жизнь и литературная деятельность», , второе издание ), а также литературно-критические статьи о Д. И. Писареве (), Н. Г. Чернышевском , С. М. Кравчинском (Степняке) , о повести В. А. Слепцова «Трудное время» (), романе П. Д. Боборыкина «По-другому», и других литераторах и произведениях. Войдя в редакцию газеты «Искра », опубликовала в ней статью о Н. А. Добролюбове , некрологи о Глебе Успенском и Михайловском .

Она была по внешности чистокровная нигилистка, грязная, нечесаная, ходила вечно оборванкой, в истерзанных башмаках, а то и вовсе босиком. Но душа у неё была золотая, чистая и светлая, на редкость искренняя. Засулич обладала и хорошим умом, не то чтобы очень выдающимся, но здоровым, самостоятельным. Она много читала, и общение с ней было очень привлекательно.

Оправдание Засулич в деле о покушении на генерала Ф. Ф. Трепова вызвало бурное одобрение российской либеральной общественности и осуждение со стороны консервативных кругов.

Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы.

Память

В память Веры Засулич были названы улицы в Перми , Екатеринбурге (до 1998, сейчас ул. Одинарка), Самаре , Донецке , Тбилиси (ныне ул. Нино Чхеидзе), Калуге (ныне пер. Григоров), Астрахани (с 1924 по 1936 год, сейчас ул. Валерии Барсовой), Омске (сейчас ул. Ильинской).

Сочинения

• Очерк истории Международного общества рабочих. Женева,1889.
• .(2-е изд.-1909).
• Жан-Жак Руссо. Опыт характеристики его общественных идей. СПб.,1898.
• Сборник статей. Т.1-2.СПб.,1907.
• Революционеры из буржуазной среды. Пб.,1921.
• . Москва, 1931.
• Статьи о русской литературе. Москва, 1960.
• . Москва: Мысль, 1983. - 508 с.

Напишите отзыв о статье "Засулич, Вера Ивановна"

Примечания

Сноски

Ссылки

• Засулич, Вера Ивановна // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров . - 3-е изд. - М . : Советская энциклопедия, 1969-1978.
• Александров П. А.
• Кони А. Ф.

Литература

• Ленин В. И. Полн. собр. соч., 5-е изд. (см. Справочный том. ч. 2).
• Кони А. Ф. Собрание сочинений: В 8 т. / (Под общ. ред.: В. Г. Базанова, Л. Н. Смирнова, К. И. Чуковского. Подгот. текста М. М. Выдри, примеч. М. Выдри и В. Гинева). Т. 2: . - М.: Юрид. лит., 1967. - 501 с.: портр.
• Степняк-Кравчинский С. М. , Соч., т. 1, М., 1958.
• Добровольский Е. Н. Чужая боль: Повесть о Вере Засулич. - М.: Политиздат, 1978. (Пламенные революционеры). - 334 с, ил. То же. - М.: Политиздат, 1988. - 335 с.: ил.
• Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь / Гл. ред. П. А. Николаев. Т. 2: Г-К. Москва: Большая российская энциклопедия, 1992. С. 330-331.
• Борисова Т. / НЛО 2015, 5(135).
• Смолярчук В. И. / Смолярчук В. И. Анатолий Федорович Кони. - М.: Наука, 1981.
• Ana Siljak. «Angel of Vengeance: The „Girl Assassin“, the Governor of St. Petersburg, and Russia’s Revolutionary World», 2008 (книга, в которой заново подробно исследовано дело Веры Засулич).,

Отрывок, характеризующий Засулич, Вера Ивановна

– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.

На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.

Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.

Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c"est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.

Сегодня в российском юридическом сообществе активно обсуждается идея о сокращении числа присяжных заседателей с 12 до пяти-семи. Весомые аргументы приводят и сторонники реформы, и ее противники. Но и те и другие сходятся в главном: роль присяжных необходимо резко повысить. Дореволюционная практика, ныне во многом забытая, подтверждает значимость этого института судебной власти множеством примеров.

"Родина" решила напомнить о хрестоматийном - процессе по "делу Веры Засулич".

Выстрел

24 января 1878 года молодая женщина, пришедшая на прием к петербургскому градоначальнику Федору Трепову, выстрелила в него из револьвера "бульдог". Пуля попала чиновнику в левый бок, ранение окажется не смертельным...

На допросе выяснилось, что женщину, назвавшуюся при записи на прием Козловой, зовут Верой Засулич. 28-летняя дочь провинциальных дворян рано лишилась отца, получила в Москве диплом учительницы, с юности участвовала в народнических кружках. В кабинете Трепова она оказалась после нашумевшей истории: столичный градоначальник посетил Дом предварительного заключения на Шпалерной, где студент-революционер Боголюбов якобы отказался снять перед ним шапку. Трепов приказал высечь ослушника розгами.

Народовольцы тут же бросили жребий на спичках, кто из них убьет злодея-градоначальника.

Стрелять выпало Вере.

Одни уверяли, что она любовница избитого Боголюбова, другие считали ее опытной киллершей, нанятой "Народной волей"... На самом деле Засулич, некрасивая и робкая, была равнодушна к мужчинам - ее сердце принадлежало освобождению угнетенного народа. Революционер, а позже монархист Лев Тихомиров вспоминал: "Она была по внешности чистокровная нигилистка, грязная, нечесаная, ходила вечно оборванкой, в истерзанных башмаках, а то и вовсе босиком. Но душа у нее была золотая, чистая и светлая, на редкость искренняя".

Адвокат

Невиданная дерзость покушения напугала сановников, решивших как можно скорее провести показательный процесс над террористкой. Причем не политический, а уголовный - в надежде на максимальный (15, а то и 20 лет каторги) срок: присяжные не жаловали убийц, в том числе и несостоявшихся. И это было первой ошибкой власти: хрупкая девушка еще до начала процесса вызвала в обществе больше сочувствия, нежели раненый ею градоначальник. Второй ошибкой стал выбор судьи - 34-летнего Анатолия Кони, одного из отцов судебной реформы и убежденного либерала. Министр юстиции Пален открыто заявил ему, что Засулич должна быть осуждена: "Обвинитель, защитник, присяжные - вздор, все зависит от вас".

Не на того напал...

Кони твердо решил провести суд по новым, прогрессивным законам.

Чувствуя общее настроение, двое юристов поочередно отказались от роли обвинителя. В результате она досталась товарищу столичного прокурора Кесселю по прозвищу Кисель, человеку бесцветному и начисто лишенному ораторских талантов. Зато адвокат был ярок донельзя - 42-летний Петр Александров уже успел прославиться участием в самых громких делах. И еще до первого заседания он одержал принципиальную победу над защитой в выборе присяжных. И адвокат, и обвинитель могли отвести по шесть человек из предложенных 29, но Кессель почему-то уступил свою квоту защитнику. И Александров отвел сразу 11 человек - прежде всего купцов и крупных чиновников, традиционных сторонников власти.

Из оставшихся по жребию были выбраны 12 присяжных, представлявших интеллигенцию и среднее чиновничество - "средний класс", настроенный оппозиционно. Это была третья (и главная) ошибка власти.

Присяжные

Назовем имена двенадцати главных героев процесса Засулич:

надворный советник А. И. Лохов,

надворный советник А. И. Сергеев,

надворный советник К. С. Алексеев,

купец второй гильдии В. А. Якимов,

свободный художник С. Ф. Верховцев,

помощник смотрителя Александро-Невского духовного училища М. Г. Мысловский,

надворный советник П. С. Купинский,

титулярный советник Н. В. Дадонов,

коллежский секретарь Д. П. Петров,

студент А. И. Хализеев,

коллежский регистратор А. А. Джамусов,

дворянин Р. Е. Шульц-Торма.

Об этих людях известно немного. 48-летний Анатолий Ильич Лохов был столоначальником в Министерстве финансов и единственный из присяжных владел собственным домом в центре столицы - неудивительно, что именно его выбрали старостой. 35-летний Сергей Федорович Верховцев управлял отцовской ювелирной мастерской, делавшей церковную утварь. К. Алексеев и А. Джамусов дослужились до статских советников и канули в безвестность после революции. Роман Егорович фон Шульц-Торма принадлежал к прибалтийскому дворянству, умер в независимой Эстонии...

Обеспечив удобный состав присяжных, Александров занялся главной "актрисой" будущего спектакля. Перед открытием суда он пришел к Засулич в тюрьму с картонкой в руках и сказал: "Извините, Вера Ивановна, это я вам мантильку принес". Увидев ее недоуменный взгляд, пояснил: поношенный плащ прибавит симпатий публики. И продолжил: "Наш народ полон предрассудков. Например, принято считать, что кто ногти грызет, тот злой человек, а у вас есть эта привычка. Пожалуйста, воздержитесь на суде, не грызите ногтей". Вера считала эти предосторожности лишними: она была уверена, что ее повесят после "комедии суда". Поэтому плащ на суд не надела. Увидев это, Александров с укором спросил: "Вера Ивановна, а где же мантилья?" "Мне стало так жалко его, - вспоминала она, - что, желая его утешить, я воскликнула: "Зато ногтей грызть не буду!"

Но куда больше защита уповала на некачественно проведенное - спешка! - следствие. Не были допрошены ни родные Засулич (а ведь две ее сестры тоже были революционерками), ни знакомые - даже Маша, с которой они разыграли на спичках Трепова. За рамками следствия остался и вопрос о "бульдоге": кто купил Вере дорогой (21 рубль) револьвер. В отличие от "дамского" браунинга, это серьезное оружие, оно показывает твердое намерение подсудимой убить градоначальника. Обвинение собиралось упирать на это...

Защите предстояло сделать почти невозможное: доказать, что такого намерения не было. А если и было, то жертва виновна в нем не меньше, а то и больше, чем террористка. И все это на глазах у избранного общества.

На небывалый процесс публика буквально ломилась. Было роздано три сотни приглашений. Важностью момента прониклись и присяжные, спросившие Кони накануне первого заседания: не следует ли надеть фраки и белые галстуки? Кони попросил этого не делать.

Опытнейший судья был уверен: Засулич осудят, разве что срок будет небольшим.

Судебное заседание

Заседание открылось 31 марта 1878 года в 11 часов в Петербургском окружном суде на Литейном (здание сожгли в дни Февральской революции). Зал тесно заполнили сенаторы, включая престарелого канцлера Горчакова, губернаторы, судейские чины, светские дамы, писатели. Среди них был Достоевский, сказавший соседу: "Надо бы сказать: иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... А теперь ее, чего доброго, возведут в героини". На Литейном и Шпалерной толпилась молодежь, напряженно ждавшая решения суда...

Судьи заняли места, ввели подсудимую. На вопрос, признает ли она себя виновной, Засулич ответила: "Признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем могла ли последовать от этого рана или смерть - для меня было безразлично". Допросили свидетелей, в том числе и о деле Боголюбова, что стало еще одной победой защиты. Подсудимая рассказала свою биографию, подчеркивая "жалостливые" факты - несомненно, по указке адвоката. Далее выступил обвинитель, ожидаемо сказавший о недопустимости самосуда, но так скучно и казенно, что на его выступление никто не обратил внимания.

А затем слово взял адвокат Петр Александров. И перевернул плавное течение процесса.

Он ожидаемо сделал упор не на защите Засулич - как ни крути, она совершила преступление, - а на обличении Трепова. В красках описал истязания Боголюбова, плавно перейдя к подзащитной: она испытала те же унижения и не могла не заступиться за незнакомого студента. Ссылкой на то, что она "натура экзальтированная, нервная, болезненная", адвокат закрыл тему тщательной подготовки убийства, выбора оружия, участия в заговоре сообщников. От всего этого остался один пассаж: "Вдохновенная мысль поэта может не задумываться над выбором слов и рифм для ее воплощения".

И это был приговор халтурно проведенному следствию. О чем не грех помнить и сегодня: суд присяжных - не панацея от неправосудных приговоров...

А еще Александров как бы между делом указал, что Засулич выстрелила градоначальнику не в голову или сердце, а в бок, а потом бросила револьвер - это говорило об отсутствии твердого намерения убить. И завершил речь эффектным финалом: "В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею... Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною".

Все ждали выступления Кони - и он, к удивлению многих, подыграл защите!

В своей речи, обращенной к присяжным, он обратил внимание на "внутреннюю сторону деяния Засулич", на то, что "ее желание отомстить еще не указывает на желание убить". И призвал "судить по убеждению вашему, ничем не стесненному, кроме голоса вашей совести". Фактически Кони просил присяжных о снисхождении, что для судьи довольно необычно: "Если вы признаете подсудимую виновною, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по обстоятельствам дела".

Но даже после этого и сам судья, и большинство присутствующих были убеждены, что Засулич ждет суровый приговор.

Приговор

Присяжные удалились в совещательную комнату, чтобы вынести вердикт по трем вопросам:

1] виновна ли Засулич в покушении на Трепова?

2] хотела ли она при этом лишить его жизни?

3] сделала ли она для этого все, что от нее зависело?

Обстановка тем временем накалялась: в толпе, заполнившей улицу, слышались угрозы, в ход могло пойти оружие. Позже в прессе появилось анонимное письмо якобы одного из присяжных: "Мы при всем негодовании к ее злодеянию вынуждены были оправдать ее... Если бы мы обвинили Засулич, то весьма вероятно, что некоторые из нас были бы перебиты у самого порога суда". Это была очевидная фальшивка: итоги голосования присяжных держались в строгой тайне, никто из радикалов им не угрожал. Скорее речь могла идти о давлении со стороны власти, имевшей немало способов воздействия на чиновников. Но присяжные проявили удивительное упрямство.

Посовещавшись десять минут, они вышли в зал и решительно ответили "невиновна" на все три вопроса.

Едва прозвучал вердикт, в зале началось столпотворение. Все кричали, аплодировали, плакали, обнимались. Генералы и графы, вскочив со своих мест, били в ладоши и восклицали: "Браво!". Александрова окружила толпа, дамы целовали ему руки, называя новым Цицероном. Старый Деспот-Зенович, товарищ министра внутренних дел, доверительно шепнул Кони: "Сегодня счастливейший день моей жизни!"...

По правилам Засулич нужно было освободить тут же в зале, но председатель велел тайно вывести ее через черный ход, чтобы избежать столкновений. Однако жандармы то ли в пику ему, то ли по нерасторопности вытолкнули террористку в самую гущу толпы и усадили в экипаж, чтобы отвезти домой. Ликующие студенты окружили карету, полиция стала их расталкивать. В суматохе студент Сидорацкий выпалил в жандарма из револьвера, промахнулся, ранил курсистку и тут же застрелился сам...

А оправданная террористка скрылась у знакомых, уверенная, что дома ее ждет засада. Действительно, на другой день приговор был опротестован. Но Вера с помощью товарищей уже выехала в Швецию.

Реакция

Власти требовалось отомстить хоть кому-то за понесенное унижение. Князь Мещерский, редактор монархического "Гражданина", писал: "Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы". Первым поплатился Кони, которого вынудили подать в отставку с должности председателя окружного суда, а позже оставить судебную деятельность. Следом лишились должностей министр Пален и градоначальник Трепов. Адвоката Александрова ретивые жандармы предлагали уволить и даже посадить в тюрьму, но адвокатура после судебной реформы была независима, и Петр Акимович продолжал защищать противников власти до своей ранней смерти в 1893 году.

А вот присяжным не сделали ничего плохого - чиновники исправно продвигались по службе, у купца не отняли лавку, у ювелира мастерскую. Правда, через месяц после суда из ведения суда присяжных изъяли дела о покушениях на представителей власти. При том что таких дел становилось все больше: оправдание Засулич впервые показало всему миру, что террористический акт может быть оправдан и даже объявлен геройством. В августе 1878 года народник Кравчинский (Степняк) среди бела дня заколол в центре Петербурга шефа жандармов Мезенцева. В следующем году - и тоже на виду у всех - народоволец Александр Соловьев выпалил целую обойму в Александра II, долго гоняясь за ним по Дворцовой площади.

Охота "Народной воли" на императора завершилась разгромом революционного движения. Однако "праздник непослушания", последовавший за выстрелом Засулич, остался в истории напоминанием о роковой слабости власти - "колосса на глиняных ногах".

P.S . Вера Ивановна Засулич быстро разочаровалась в терроре и перешла на позиции марксизма. Однако не приняла и революцию, устроенную большевиками. Отказавшись от льгот новой власти, 69-летняя революционерка умерла в 1919 году в голодном Петрограде. Ее похоронили на Волковом кладбище, через восемь лет рядом похоронят А. Ф. Кони - история любит грустные шутки.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ПОТЕРПЕВШЕГО

Слава и забвение Федора Трепова

Федор Федорович Трепов (1809 - 23.11.1889), Санкт-Петербургский обер-полицмейстер (1866 - 1873) и градоначальник (1873 - 1878), генерал-адъютант (1867) и генерал от кавалерии (1878).

Столичному градоначальнику Трепову установили беспримерно высокое жалованье - 18 033 рубля 70 копеек в год. В это время даже военный министр генерал-адъютант Дмитрий Алексеевич Милютин получал меньше - 15 000 тысяч рублей.

Именно Трепов провел реформу столичной полиции и заметно обновил ее офицерский корпус за счет привлечения на службу энергичных войсковых офицеров, большинство которых он знал лично по предыдущей службе. На содержание полиции стали выделять 910 439 рублей в год, из которых лишь 150 тысяч ассигновывало Государственное казначейство, а остальные деньги давал город. Именно при генерале Трепове 7 ноября 1869 года в Петербурге произведена однодневная перепись населения и столичных домов. Проложена линия водопроводов из центра города на Васильевский остров, Петербургскую и Выборгскую стороны. Открыты Александровский сад возле Адмиралтейства, бульвар на Малой Конюшенной, гостиница "Европейская". Установлены памятники А. С. Пушкину в сквере на Пушкинской улице и Екатерине II в сквере на Невском проспекте.

После того, как в пятницу 31 марта 1878 года суд присяжных оправдал террористку Веру Засулич, оскорбленный градоначальник подал в отставку. Она была принята государем Александром II. Федор Федорович Трепов навсегда покинул Петербург, для которого он сделал так много, и поселился в Киеве. "Трепов... был ранен пулею в левую сторону груди, и пуля по временам опускалась все вниз, по направлению к мочевому пузырю, через что Трепов, в особенности в последние годы, чувствовал сильнейшие боли" 1 .

Был известен таинственно возникшим значительным состоянием, доходившим до 3 миллионов рублей. Девятерых своих детей еще при жизни обеспечил ежегодным доходом от 13 до 15 тысяч рублей. Это состояние породило фантастические сплетни о высоком происхождении Трепова. По недоступным для проверки слухам, ходившим в XIX веке, он был внебрачным сыном великого князя Николая Павловича, будущего Николая I, от одной из фрейлин. По другой версии - внебрачным сыном германского императора Вильгельма I.

1. Новицкий В. Д. Из воспоминаний жандарма // За кулисами политики. 1848-1814. М.: Фонд Сергея Дубова, 2001. С. 362;

ИЗ ИСТОРИИ ВОПРОСА

Женщин не брали в присяжные

Суд присяжных был учрежден в России 20 ноября 1864 года в рамках судебной реформы. Первый процесс с участием присяжных состоялся в Московском Кремле в августе 1866 года, однако во всей империи новые суды заработали только к началу ХХ века. Присяжных, как в Англии, было 12; их выбирали по жребию из мужчин всех сословий, имевших российское подданство и возраст от 25 до 70 лет. Было и еще два важных условия: не меньше двух лет жить в уезде, где проводился суд, и владеть имуществом на определенную - весьма скромную - сумму.

Если в столицах больше половины присяжных составляли дворяне и чиновники, то в провинции большинство составляли крестьяне, часто неграмотные. Власти надеялись, что представители "темного" народа будут твердо защищать в суде старые порядки. Но уже в 1867 году в Петербурге присяжные оправдали мелкого чиновника Протопопова, давшего "в помрачении ума" пощечину самодуру-начальнику.

ЭКСПЕРТИЗА

"Общий вывод, безусловно, на пользу присяжных..."

Об итогах за 30 лет

Введение суда присяжных в стране, только что освобожденной от крепостного права, было весьма смелым шагом. Крепостные отношения во всяком случае по существу своему не могли быть школою для чувства законности ни для крестьян, ни для собственников. А между тем и те, и другие, особливо первые, вчерашние бесправные люди, призывались в большом количестве, чтобы творить суд по внутреннему убеждению совести... Но составители Судебных уставов с доверием отнеслись к духовным силам и к здравому смыслу своего народа. Они решились к только что данным людям сельского сословия гражданским правам присоединить и высокую обязанность быть судьею. Это доверие нашло себе отклик в великодушном сердце законодателя, и смелый шаг был сделан.

С тех пор прошло тридцать лет, и суд присяжных столь глубоко вошел в русскую жизнь, что, несмотря на единичные и временные случаи, вызывавшие против него нарекания, едва ли может серьезно и беспристрастно быть возбуждаем вопрос о его отмене.

О количестве присяжных

И западноевропейская, и наша жизнь не раз выдвигали вопрос о числе присяжных, нужном для решения уголовного дела. Являлось предположение сократить их до девяти и даже до семи, но старое, привычное и традиционное число двенадцать осталось до сих пор непоколебимым. Быть может, и в нашем совещании возникнет такой вопрос... С числом присяжных связано и исчисление их голосов для признания решения состоявшимся в том или другом смысле. Для признания виновности в Англии требуется единогласие, в Германии - 2/3 голосов, у нас абсолютное большинство, против которого в пользу 2/3 раздавались иногда замечания в печати.

Об оправдательном уклоне

Обвинение присяжных в малой репрессии неосновательно. Оно не только не подтверждается цифровыми данными, но в действительности оказывается, что суд присяжных, при сравнении с судом коренным, более репрессивен и устойчив. Оценивая взаимную силу репрессии в суде присяжном и бесприсяжном, надо иметь в виду, что присяжные судят наиболее тяжкие преступления, где зачастую не только для доказательства виновности, но даже для установления состава преступления нужны особые и не всегда успешные усилия со стороны следственной власти, и вовсе не рассматривают дел о формальных преступлениях, где и событие, и виновность никакого вопроса возбуждать не могут.

Оправдательные приговоры присяжных, в которых всегда почти можно отыскать житейскую правду, расходящуюся с правдою формальною, стремящуюся втиснуть жизнь в узкие и устарелые рамки вменения по Уложению о наказаниях, объясняются нередко неумением лиц, ведущих дело и его разрабатывающих на суде, и присутствием в составе присяжных ненадежного элемента, в лице мелких чиновников или значительного числа мелочных торгашей. Устранение этих элементов там, где оно так или иначе произошло, всегда влекло за собою уменьшение поспешных оправданий. По удостоверению бывшего прокурора Виленской судебной палаты, деятельность присяжных в северо-западном крае ныне вполне удовлетворительна, и он не мог бы указать ни одного явно неправильного оправдания приговором присяжных.

О служении совести

В общем, однако, общий вывод безусловно на пользу присяжных. Суд жизненный, имеющий облагораживающее влияние на народную нравственность, служащий проводником народного правосознания, должен не отойти в область преданий, а укрепиться в нашей жизни. Русский присяжный заседатель, особливо из крестьян, относящийся к своему делу, как к делу служения совести, кладущий, по замечанию В.А. Аристова, призывную повестку, сулящую ему тяжелый труд и материальные лишения, за образа, честно и стойко вынес и выносит тот опыт, которому подверг его законодатель.

Всеволод Бойко ― 12 часов и 10 минут в столице. Это значит, что в свои права вступает программа «Не так». В студии Всеволод Бойко. Пока Сергей Бунтман отлучился по делам, я буду в меру сил, возможностей и развития интеллекта буду его подменять. Историк Алексей Кузнецов с нами в студии…

Алексей Кузнецов ― Добрый день!

В. Бойко ― … по традиции. Здравствуйте! И сегодня по выбору наших слушателей мы говорим о деле Веры Засулич. Чрезвычайно не то, что интересное, не то, что противоречивое, не то, что нашумевшее, а просто не поддающееся пониманию некоторых ныне действующих юристов дело. Дело, которое в эпоху Александра III, в эпоху бомбистов, в эпоху политических убийств и политических в том числе процессов стоит особняком по причине оправдания собственно обвиняемой.

А. Кузнецов ― Ну, да. Это эпоха Александра II. Значит, действительно даже иногда говорят, что это 1-е политическое покушение, хотя, безусловно, это не первое, но оно первое, которое приобрело такой резонанс и, наверное, действительно повлияло, об этом собственно писали многие из тех, кто эту эпоху пережил, та же Вера Николаевна Фигнер, о том, что на них повлиял вот этот выстрел Засулич очень здорово. И действительно подтверждая то, что Вы сказали, вот я могу процитировать современника событий, человека крайне консервативных, я бы сказал, реакционных взглядов, князя Мещерского, который сразу после процесса сказал: «Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном, кошмарном мне. Никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы». Вот мы собственно сегодня постараемся разобраться, как могло…

В. Бойко ― С наглым торжеством крамолы.

А. Кузнецов ― С наглым торжеством крамолы в суде самодержавной империи. Действительно совершенно необычное дело. И действительно, наверное, оно оказалось… Хотя многие его участники предчувствовали, что оно будет необычным, но, наверное-то, исход вот в том виде, в котором он состоялся, он оказался неожиданным. Это дело очень здорово обросло мифами. И вплоть до того, что какие-то маленькие ошибочки, там детальки повторяются из одной публикации в другую. Но самый главный миф – это то, что это была борьба либералов с консерваторами, и победили либералы. На самом деле в большей степени это была борьба за справедливый суд. Надо напомнить, что прошло 10 с небольшим лет, как были приняты новые судебные уставы в 64-м году. В 66-м году за 12 лет до процесса состоялся 1-й в России процесс с участием присяжных. И это действительно время, ну, невероятного совершенно расцвета демократического суда в Российской империи, может быть, самого демократического, так сказать, суда за весь наш период истории, когда вообще суд был. И это время невероятного расцвета адвокатуры. Это время когда среди судей, обвинителей были многие люди, настроенные, как мы сейчас сказали, в высшей степени демократически, что очень странно для суда такой империи как российская. Одним словом, это вот прекрасное завершение дней Александра II и, пожалуй, самая… Действительно обычно в учебниках так они и пишут, что самая радикальная, ну, наряду с земской, может быть, из демократических реформ этого времени. Что собственно случилось? В декабре 1876 года на площади перед Казанским собором состоялась достаточно массовая манифестация молодежи студенческой, там были молодые рабочие, там были молодые люди без определенных занятий, там было какое-то количество молодых чиновников младших чинов. И состоялась манифестация, которая собственно выдвинула вот эти лозунги: «Земля и воля». Об этой манифестации всегда много пишется историками народничества и так далее. Были произведены массовые задержания. Возникла драка, скажем так, с патриотически настроенными личностями.

В. Бойко ― Как раз все знакомо.

Кузнецов: Самый главный миф – это то, что это была борьба либералов с консерваторами, и победили либералы

А. Кузнецов ― Я про это и говорю, что это все очень знакомо действительно. И были сделаны задержания. Были предъявлены обвинения. И с очень серьезными наказаниями вплоть до того, что несколько человек получили за это каторгу. 10 и 15 лет каторги. И вот среди тех, кто был приговорен к самым суровым, что называется, наказаниям, был человек, который выбрал себе псевдоним Алексей Степанович Боголюбов, на самом деле его звали Архип Петрович Емельянов. Это такой молодой, но вполне сформировавшийся юноша-народник. Он находился в тюрьме. Уже, так сказать, приговор в отношении него был вынесен. Когда… Это июль 77-го года. Когда выполняя свои непосредственные обязанности, с инспекционной поездкой в тюрьму явился петербургский градоначальник – это должность в ранге губернатора – Федор Федорович Трепов, в истории известный как Трепов-старший.

В. Бойко ― Ну, прежде, чем мы собственно перейдем к тем событиям, которые произошли потом и спровоцировали само дело Засулич, хочется узнать, что из себя представлял Трепов, и почему тогда в тюрьме во время вот этой проверки произошли те события, что произошли.

А. Кузнецов ― Трепов – человек в высших кругах империи на тот момент еще довольно редкий. Вот потом при Николае II они расплодятся. Это человек, который практически всю свою службу служил по жандармскому ведомству. То есть начинал он как чистый военный. Но как-то вот сразу ему так повезло… Возможно, это в какой-то степени предопределило его дальнейшую направленность. Он в 31-м году, начав действительную службу, сразу попал на подавление 1-го польского восстания. Затем он служил в Киеве командиром конного жандармского полка, затем он по полной программе оттянется в Польше уже в 63-м году, будет взыскан милостями, так сказать. Надо сказать, что Александр II был человеком, который в себе сочетали и либерала, и консерватора, и державника, и в чем-то вольнодумца. В этом смысле очень интересная фигура. И Трепов быстро достаточно поднялся по ступеням служебной лестницы, заняв в конечном итоге пост петербургского градоначальника. И вот в его обязанности входила в том числе инспекция тюрем.

В. Бойко ― То есть мы говорим о человеке, которого можно, выражаясь современным языком, назвать силовиком до мозга костей.

А. Кузнецов ― Абсолютно. Причем человек он был по всеобщему убеждению не очень большого ума. Такой грубиян. Ну, слуга царю, отец солдатам, причем не по военному ведомству, а скорее по полицейскому.

В. Бойко ― А как же тогда он занял, в общем, в том числе и политическую должность?

А. Кузнецов ― Ну, вот трудно сказать. Вполне возможно, была иллюзия, что в связи со всякими, безусловно, не первыми уже волнениями в Петербурге нужен вот такой вот надежный, не рассуждающий и не одаренный рефлексией человек, который когда понадобится, не будет там лить крокодиловы слезы, а будет отдавать четкие, совершенно не двусмысленные приказы. Думаю, что в этом.

В. Бойко ― А среди его предшественников были такие же силовики как он? Вот как Вы сказали по жандармскому ведомству. Или он на тот момент был первым таким условно жестким исполнителем?

А. Кузнецов ― Нет, жестких исполнителей было много. Не надо думать, что они были только по жандармскому ведомству. Но вот с такой биографией, в которой практически не было чисто военной службы, а была служба вот такая охранительно-полицейская, по-моему, он первый. Вот надо сказать, что вот Федор Анатольевич Кони в своих воспоминаниях о нем пишет как о человеке такого рода, каким я его описал, но при этом говорит, что если сравнить его с его предшественниками и с его последователями, имеется в виду вот на посту петербургского градоначальника, он далеко не худший. То есть были люди более грубые и более примитивные, и более жестокие. Но вот так получилось, что вообще, видимо, в отличие от Москвы, где в это время еще царит князь Владимир, знаменитый Долгоруков, и где вообще гораздо более спокойно, расслабленная обстановка, обстановка в Петербурге, видимо, вот это кресло, оно предполагало именно такие качества. Трепов имел несчастье в тот день с Боголюбовым столкнуться дважды. Сначала он зашел в дворик, где гуляли заключенные. Трепов, я имею в виду. Боголюбов там беседовал с еще одним заключенным. Трепов, видимо, был на взводе по какой-то причине уже с самого, что называется начала.

В. Бойко ― Вы сейчас вернулись в события…

А. Кузнецов ― В события…

В. Бойко ― … предварительного заключения летом 87-го.

А. Кузнецов ― Да, июль 77-го.

В. Бойко ― 1877 года.

А. Кузнецов: 77 ― го года. Трепов начал кричать, что заключенным, находящимся под следствием нельзя общаться друг с другом, на что Боголюбов, видимо, вполне почтительно сказал, что по его делу приговор уже вынесен, поэтому он может общаться с другими заключенными. Трепов это сначала проглотил. Но потом через некоторое время вернулся в этот двор. Опять ему попадается Боголюбов на глаза, и Трепов начинает кричать, что, значит, Боголюбов не снял перед ним шапку. И Боголюбов начинает по этому поводу возражать. Трепов махнул рукой. Свидетелям даже показалось, что он ударил Боголюбова. Ну, как минимум он сбросил с него шапку. И за этим всем наблюдали в окна камер другие заключенные, среди которых было много участников в частности вот этой демонстрации перед Казанским собором. Начинается шум. И Трепов не находит ничего лучше в этой ситуации как приказать Боголюбова высечь.

В. Бойко ― Прежде, чем мы дальше пойдем, еще один вопрос хочу задать. Вот это требование снять шапку, оно скорее все-таки призвано показать, что называется, разницу в положении и в обществе, и в чинах? Или это то, что связано с тюремными порядками, да? Как быть одетым или наоборот раздетым, извините, по форме.

А. Кузнецов ― Насколько я понимаю, это не было регламентированным, но это было повсеместным, что при любом обращении начальника заключенный должен снимать шапку. Вот я не могу, честно сказать, ответить на вопрос, было ли это в каком-то уставе прямо зафиксировано, но в любом случае…

В. Бойко ― Но, так или иначе, это являлось неписанной нормой…

А. Кузнецов ― Безусловно.

В. Бойко ― … учреждений.

А. Кузнецов ― Безусловно. И насколько я понимаю, по сей день является. Но главное, что здесь Трепов не проявил, вот он не проявил чувства ситуации. Он, кстати говоря, сам потом косвенно в этом будет признаваться. Обстановка накалена. Это уже не личное его дело вот сорвать зло на одном заключенном. Уже начинается такая по сути предбунтовая ситуация. И в этой ситуации он вместо того, чтобы как-то найти возможность, ну, просто сделать вид, что ничего не произошло, он идет на ее обострение. В результате Боголюбова высекли. Причем по некоторым свидетельствам вроде бы было приказано дать ему 25 розг, что, в общем, не смертельная, прямо скажем, доза, но вот якобы, сама в частности Засулич будет показывать, что в газетах было напечатано, что его били до тех пор, пока он не перестал кричать, то есть не потерял сознание. Трудно сейчас проверить так это было на самом деле или нет. Но, в общем, эта экзекуция… А дело в том, что вот это прямое нарушение тогдашнего законодательства. В 63-м году был принят закон, отменяющий телесные наказания, сохраняющий в некоторых случаях там крестьянский суд волостной мог приговорить к телесному наказанию.

В. Бойко ― Но в данном случае мы говорим об уже осужденном.

А. Кузнецов ― Осужденного можно было высечь, но в местах отбывания наказания на каторге.

В. Бойко ― Непосредственно на каторге…

Кузнецов: Александр II был человеком, который в себе сочетали и либерала, и консерватора, державника и вольнодумца

А. Кузнецов ― На каторге можно, а в тюрьме нельзя. Одним словом, тут уже нарушение, безусловно. И в конечном итоге действительно это событие вызвало в Петербурге очень большой резонанс. Начинают народники готовить серию акций…

В. Бойко ― Оно вызвало резонанс на тот момент только в народовольческой среде?

А. Кузнецов ― Нет, нет.

В. Бойко ― Или в целом? Об этом писалось в газетах…

А. Кузнецов ― Об этом писалось в газетах. И в частности процесс Засулич, понятно, что среди присяжных не было ни одного человека даже приблизительно народнических взглядов, но процесс Засулич показал, что вот это дело было очень памятно, хотя он будет происходить через 9 месяцев после описываемых событий и повлияет непосредственно. Симпатий на стороне Трепова практически ни у кого не было, даже у людей, вполне принадлежащих к государственному лагерю. И проходит достаточно длительное время. То есть не идет речь ни о каком аффекте. Иногда представляют так: вот девушка молодая, юная, восторженная вот сразу после этого чуть ли не на следующий день она с револьвером приходит, стреляет. Все не так. Во-первых, нет юной, восторженной девушки. Значит, Засулич идет 29-й год. По понятиям того времени это вполне зрелая женщина.

В. Бойко ― И насколько я понимаю, она уже, в общем, вполне укоренившаяся в своих политических взглядах.

А. Кузнецов ― Абсолютно. То есть это вот одна из тех… В народнической среде было много таких людей, юношей и девушек. Это человек абсолютно убежденный в своем деле. Она уже… к этому времени на нее большое досье в полиции. Она уже успела пройти по знаменитому Нечаевскому делу, о котором мы обязательно когда-нибудь сделаем передачу. Интереснейшее дело. И была признана виновной и получила за это ссылку. Затем она попадется на распространении нелегальной литературы, получит более суровую ссылку. Она к этому времени, в общем-то, была уже достаточно хорошо известна в народнической среде. Это, безусловно, человек… Кстати говоря, с Боголюбовым она не была даже знакома. Там потом будут ходить слухи, что она была в него влюблена. Нет, до этого они ни разу не виделись. Возможно, она его фамилию наверняка слышала, но они не были лично знакомы.

В. Бойко ― Ну, то есть с точки зрения тогдашней власти и самодержавия получается, что она, опять же переводя на современный язык, экстремистка…

А. Кузнецов ― Да.

В. Бойко ― … которая уже есть во всех базах, которая уже отбывала сроки.

А. Кузнецов ― Ну, пока она отбывала ссылки, каторги, пока не было…

А. Кузнецов ― Да, да. Она уже бывала судом признана виновной. И она выбирает не женское оружие. Опять же вот из образа влюбленной девушки… Обычно, ну, что? если влюбленная девушка, вот револьверчик дамский типа «Велодог», каким собак велосипедисты отпугивали. Нет, у нее боевое оружие с пулей и стрелявшее пулей большого калибра. И в результате ранение-то Трепову было нанесено довольно серьезное. Почему-то во многих источниках пишут, что ранение в грудь, ну, видимо, это тоже работает на романтическую историю. Нет, ранение было в область таза. Оно перебило… пуля перебила одну из костей, откололо верхушку другой кости. И, в общем, Трепов более месяца находился на постельном режиме, хотя в конце концов он поправился, но врачи признавали это ранение тяжелым.

В. Бойко ― У нас еще немного времени остается как раз, чтобы поподробнее поговорить об обстоятельствах нападения Засулич и картине, и месте преступления.

А. Кузнецов ― Ну, собственно ничего там особенного нет. Это был обычный прием, что называется, населения. Она пришла и когда… Там было еще несколько из служащих и посетителей. В комнате, когда Трепов появился, она выстрелила с близкого расстояния. Врачи указали добросовестно помимо там всех повреждений, которые пуля нанесла, что на коже наличествовал такой вот ожоговый поясок от частичек пороха.

В. Бойко ― Пороховой ожог.

А. Кузнецов ― Пороховой ожог. То есть да, стреляли с расстояния не более полуметра. И вот собственно событие преступления не вызывало никаких сомнений. Засулич была задержана на месте преступления, назвалась сначала другим именем, но достаточно быстро ее настоящее имя было определено. То есть факт… о фактах по сути спорить было не о чем.

В. Бойко ― То есть мы говорим не о каком-то нападении из-за угла на пустынной, ночной улице Петербурга…

А. Кузнецов ― Ни в коем случае.

В. Бойко ― … а о преступлении, которое совершается при свидетелях…

А. Кузнецов ― Полудюжина свидетелей в присутственном месте…

В. Бойко ― Выстрел в упор, грубо говоря.

А. Кузнецов ― С полным пониманием того, что объект покушения – это высокопоставленное должностное лицо. Засулич, в общем, на суде не будет скрывать того, что да, она совершила это преступление. И это, видимо, создаст ту иллюзию у тех, кто организовывал этот процесс, у министра юстиции, у прокуратуры, современным языком ее назовем, петербургской иллюзию того, что дело настолько ясное, что можно его поручить суду присяжных. Невзирая на то, что эти люди, я имею в виду министра юстиции Палена и петербургского прокурора Лопухина, они понимали, что атмосфера, прямо скажем, не для такого процесса. Нехорошая атмосфера. Они понимали, что в петербургском обществе, в том числе не только в революционных или там студенческих кругах, но и среди людей вполне лояльных настроения скорее в пользу Засулич и против Трепова, чем наоборот. И вот только один очень умный, но совершенно не симпатичный мне, но, безусловно, очень умный человек Константин Петрович Победоносцев уже тогда прозорливо скажет, цитирую: «Идти на суд присяжных с таким делом в такую минуту, посреди такого общества как петербургское – это не шуточное дело». Вот, видимо, 1-я ошибка заключалась в том… 1-я ошибка министра юстиции в том, что это дело было вынесено на суд присяжных, хотя имелись формальные основания для того, чтобы эту процедуру обойти и судить обычным классическим, так сказать, коронным судом, создать специальное присутствие, как это делалось, и потом войдет в широчайшую практику. Ну, вот сочли, что, ну, настолько очевидные обстоятельства, что вот…

В. Бойко ― Не прислушались…

А. Кузнецов ― Да, да.

Кузнецов: В этой ситуации он вместо того, чтобы сделать вид, что ничего не произошло, он идет на ее обострение

В. Бойко ― … к Победоносцеву, который, в общем, вряд ли хотел кого-то спровоцировать…

А. Кузнецов ― И вот… Сергей говорит: «Папа Засулич бывал в высоких чинах». Нет, он не бывал в высоких чинах. Он отставной капитан из обедневших польских дворян. Так здесь чего не было, так это блата. Ну, вот. И это, видимо, первая из 3-х главных ошибок, которая будет совершена организаторами этого процесса. Ну, а, видимо, мы уже после перерыва вернемся… то есть не вернемся, а продолжим о 2-й и 3-й ошибках.

В. Бойко ― Да, действительно после новостей середины часа, которые представит Яков Широков, мы перемещаемся уже в зал судебных заседаний, где будем вместе с присяжными разбирать дело Веры Засулич. Это программа «Не так». Оставайтесь с нами.

В. Бойко ― 12 часов и 35 минут. В этой студии по-прежнему Всеволод Бойко и Алексей Кузнецов. Мы обсуждаем дело Веры Засулич. Плюс 7 985 970 45 45 – телефон для ваших смс-сообщений. Вопросы можете обращать к нам. Ну, и я один обращу. Это вопрос от Александра Бастрыкина, автора книги «Тени исчезают в Смольном» совместно с некой Громцевой. Так вот вопрос этот собственно был опубликован в журнале «Дилетант», последний прошлогодний номер. Там опубликована выдержка из публикации Александра Бастрыкина, где пишет он следующее о деле Засулич. Ну, как вы понимаете, книга его посвящена различным громким процессам. «Факт покушения, событие преступления был доказан. Было несомненно установлено и то, что стреляла в потерпевшего именно подсудимая. Она не только этого не отрицала, но и с гордостью подтверждала факт преступного деяния. Но когда присяжных спросили, виновна ли подсудимая, они единодушно ответили «Нет, не виновна». Почему же присяжные оправдали Засулич, а точнее признали ее невиновной?»

А. Кузнецов ― Ну, это собственно главный вопрос. И это в конечном итоге выводит нас на разговор о том, что такое суд присяжных. Значит, суд присяжных. Его идея заключается в том, что любое дело как бы разделено на две стороны: сторона факта и сторона юридической оценки. Задача присяжных дать свое заключение по фактам. Они должны собственно ответить на вопрос, было ли преступление, виновен ли в преступлении, если да, то в какой степени данный там подсудимый или данный там подсудимый. А уже суд дает юридическую квалификацию и выносит непосредственно приговор. Вот в данном случае получилось так, что присяжные взяли на себя не вопросы факта, а вопросы, безусловно, не юридические, потому что в любом законодательстве любой страны мира то, что совершила Вера Засулич, – преступление, а вопросы нравственной оценки. Вот суд присяжных в данном случае – это случай довольно редкий, хотя и не уникальный в истории суда присяжных, в том числе и в России – решил дать нравственную оценку. Почему так получилось? Действительно не симпатизировали Трепову. Причем не симпатизировали в Петербурге самые разные слои населения. И присяжные были довольно разные люди. Кстати говоря, вот 2-я ошибка обвинения организаторов процесса. Прокурор Константин Кессель почему-то – для меня абсолютная загадка – не воспользовался своим правом участия в отборе присяжных.

В. Бойко ― В отборе и правом соответственно отвода.

А. Кузнецов ― Отвода. Совершенно верно. 28 или 29, сейчас я точно не помню, кандидатур было изначально: те, кто явились. И у защиты, и у обвинения было право отвести по 6 присяжных, причем не надо было приводить никаких оснований. Просто отвожу и все. И было такое правило, о котором Кессель не мог не знать, что если какая-то сторона воспользуется этим только частично или вообще не воспользуется, то те присяжные, то количество, которые ей не отведено, переходят другой стороне. То есть когда он не стал отводить присяжных, он мало того, что не устранил тех людей, которые с точки зрения обвинения были ненадежные, так он еще и…

А. Кузнецов ― Он добавил вестов, совершенно верно, адвокату. Я сейчас его назову обязательно. И в результате из 28 защитник отвел 11. Кого он отводил? Он отводил преимущественно купцов. Почему? А потому, что как ни странно, купцы в той ситуации наиболее зависимые от полиции люди. Вот интересно, что чиновники, мелкие чиновники достаточно будут составлять по сути опору вот этого оправдательного жюри присяжных. Их там по разным подсчетам там 6 или 7. Как считать? Ну, в любом случае половина – чиновники. Вот они…

В. Бойко ― То есть мы говорим о том, что, опять же переводя на современный язык, мне так проще, выбирая между представителя госслужбы и мелкого и среднего бизнеса в суде, защитник оставляет именно госслужащих, хотя, казалось бы, нападение совершенно собственно на…

А. Кузнецов ― Совершенно верно. Вот это…

В. Бойко ― … такого же чиновника только высокопоставленного.

А. Кузнецов ― Из главных парадоксов, если любое западный адвокат будет исходить, что представители бизнеса – люди гораздо более свободные в своих суждениях, чем госслужащие, у нас ситуация ровно наоборот. У нас любой купец понимает, что любой частный пристав может его разорить, и поэтому купцы-то как раз… ну, их будет всего два из этих 12 присяжных. А остальные присяжные будут несколько чиновников не очень высокого ранга. Самый высокий там надворный советник соответствует армейскому подполковнику. Будут… И вообще будет один коллежский регистратор. То есть 14-й класс. Будет один дворянин без определенных занятий. Будет один студент. Будет один свободный художник. И вот это жюри присяжных, оно изначально, как я понимаю, к вере Засулич относилось с определенной симпатией. Ну, и, конечно, это звездный час 2-х великих юристов – это Анатолий Федорович Кони, который как раз буквально в день покушения Засулич на Трепова стал председателем петербургского окружного суда. До этого он работал в прокуратуре. Он никогда не был адвокатом. Его очень часто даже в учебных пособиях называют адвокатом, видимо, потому, что по своему юридическому убеждению человек, наверное, был из этого сословия…

В. Бойко ― Как раз тоже возвращаясь к журналу «Дилетант», уже не в архивном номере, а в последнем есть дискуссия на эту тему. И тоже известный современный адвокат Генри Маркович Резник пишет именно об этом, что он, не будучи адвокатом никогда, чрезвычайно уважительно относился к адвокатской деятельности.

А. Кузнецов ― Совершенно верно. И он в высочайшей степени уважительно относился к судейскому сословию вот в хорошем смысле этого слова. Я хочу привести цитату. Когда процесс закончится оправданием, Кони будут очень активно намекать, чтобы он подавал в отставку. Сместить его было нельзя, судьи не сменяемы. И тогда Кони на это сказал: «Если судьи России узнают, что председателя 1-го суда в России, человека, - ну, имеется в виду столичного суда, - человека, имеющего судебного имя, занимающего кафедру, - он был профессором университета, - которого ждет несомненно быстрый успех в адвокатуре, для которого служба далеко не исключительное, неизбежное средство существования, достаточно попугать несправедливым недовольством высших сфер, чтобы он тотчас добровольно с готовностью, угодливой поспешностью отказался от лучшего своего права, приобретенного годами труда и забот, отказался от несменяемости, то что же можно сделать с нами?» И Кони остается именно для того, чтобы показать: не бойтесь судьи, на нашей стороне закон, хватит трепетать от каждого начальственного окрика. Вот человек в этом смысле абсолютно безупречной нравственной профессиональной позиции.

В. Бойко ― Наша слушательница НК, возвращаясь к вопросу о присяжных, спрашивает: «Чиновники оказались свободными, не коррумпированными в процессе. Это фантастично».

А. Кузнецов ― Да, да. Вот фан… Для нас нынешних, к сожалению, это фантастично. И председатель суда был человеком независимым и со своей позицией. Иногда даже говорят, вот Кони все вел к оправдательному приговору. Это абсолютно не так. Кони, судя по всему, вот я внимательно перечитал его записки, когда-то вообще было мое любимое чтение – его мемуары, три книги его мемуаров. Я перечитал. Он явно совершенно не говорит об этом напрямую, но он явно совершенно исходил из того, что приговор будет обвинительный, но заслуживает снисхождения. Это будет давать возможность суду применить сравнительно мягкое наказание. У меня абсолютное сложилось убеждение, что Кони не ожидал оправдательного…

В. Бойко ― Ну, хорошо. Если Кони не ожидал оправдания, тогда главный, кто должен был ожидать оправдания – это собственно защитник…

А. Кузнецов ― Да. И вот наконец…

В. Бойко ― … Засулич. Наконец пришло время его назвать.

А. Кузнецов ― Да, наконец. Мы интриговали, интриговали. Значит, Петр Акимович Александров – человек внешне совершенно не соответствовавший вот уже складывающемуся типажу преуспевающего адвоката. Нервный, желчный, иногда голос его срывался в каких-то истерических нотках, болезненно худощавый, неулыбчивое лицо. Он совершенно, видимо, не обладал вот теми великолепными актерскими данными, которыми обладал там, скажем, Федор Никифорович Плевако. Его голос не был голосом бархатистым таким вот баритоном, завораживающим присяжных. Но это был человек неумолимой логики. Это был человек нравственной позиции. И это был человек, умеющий понять вот, на каких именно струнах следует играть в данном случае…

В. Бойко ― Вот как раз про струны. Я ведь насколько понимаю, вот та самая речь, итоговая, которую он произнес перед тем, как присяжные удалились на вынесение вердикта, она чуть ли там не в юридических институтах изучается до сих пор.

А. Кузнецов ― Я бы ее изучал не только как образец адвокатской речи, но и как образец неудачно выстроенного обвинения. Вот что… Причем Кессель здесь, видимо, не виноват. У меня такое сложилось ощущение, что это политическое решение, принятое на самом верху. Почему-то было решено из процесса вообще убирать всю политику. Вообще. Вот все, бытовое дело. Так сказать, девушка пришла и стреляла в градоначальника. Никакой политики за этим нет. В чем смысл этого? Кстати говоря, Кони тоже в своих мемуарах удивляется. Он говорит, власть до этого выпячивала любую возможность, а сейчас вот так вот. И из-за этого это дало возможность Александрову после очень неяркой, невыразительной обвинительной речи прокурора… Все это опубликовано. Не только речь Александрова. Можно это все прочитать в интернете. Александров произнес довольно сухую по тем временам с литературной точки зрения речь, но в которой он с большим мастерством вывел вот все произошедшее из невозможности для порядочного человека, для его подзащитной, для Веры Засулич, для человека с обостренным чувством справедливости, для человека, что называется, с обнаженными нервами, вот как жить после того, как вот так грубо попираются права твоего товарища, пусть человека, которого ты не знаешь, но ты чувствуешь с ним определенный духовный…

Кузнецов: В любом законодательстве любой страны мира то, что совершила Вера Засулич, – преступление

В. Бойко ― Да, я как раз нашел, готовясь, выдержки из этой речи, и вот что он говорил: «Первый раз является здесь, - подразумевается в суде, - женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно призвать кару закона, тогда – да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь! Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобные преступления». Ну, и, в общем, здесь все дальше про надломленную жизнь, про то, что…

А. Кузнецов ― Я надеюсь…

В. Бойко ― … психологически такой…

А. Кузнецов ― Абсолютно. А дело в том, что на юридическом поле играть было бесполезно. И это Александров прекрасно понимал. И за это памятник ему надо ставить. Он совершенно… И он сумел породить в присяжных ощущение, что они сейчас вынесут не просто вердикт Вере Засулич. Хотя в речи вы этого не найдете, но я абсолютно убежден, что Петр Акимович апеллировал в том числе к такому, ну, в хорошем смысле самолюбию каждого из присяжных: вот у вас есть шанс войти в историю. Вот вы сейчас, если вы вынесете вопреки любому здравому смыслу и всем там уложениям и показаниям, если вы сейчас вынесете оправдательный приговор, ваши имена войдут в историю. И он прав. Вот я могу сейчас перечислить всех 12 присяжных и 2-х запасных. Их имена, так или иначе, вошли в историю. И когда Кони инструктирует присяжных, это обязательный элемент, так называемое резюме, когда он инструктирует их перед тем, как они уйдут в совещательную комнату.

В. Бойко ― Вам предстоит ответить на…

А. Кузнецов ― Вам предстоит ответить на три вопроса. Виновна ли она в том, что она, так сказать, совершила вот это преступление? Если она совершила, то имела ли она заранее обдуманное намерение убить его? И если она имела такое намерение, то все ли она сделала для того, чтобы, значит, добиться этой цели? 2-й и 3-й вопрос естественно имеют смысл в том случае, если присяжные на 1-й отвечают «да», в чем Кони, видимо, не сомневался. Но он присяжным в полном, абсолютно в рамках закона подбрасывал возможность сказать: «Нет, она не все сделала. Нет, она не имела намерения убить. Она имела намерение, так сказать, высказать свое отношение и так далее». А дальше через… после довольно короткого совещания выходят присяжные. И старшина присяжных, надворный советник Александр Иванович Лохов произносит: «Не виновна». И вот я хочу процитировать Анатолия Федоровича Кони из его воспоминаний о реакции: «Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы «Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!» - все слилось в один треск, и стон, и вопль. Многие крестились; в верхнем, более демократичном отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями усерднейшим образом хлопали. Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера Баранцов, раскраснейвшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся. Но едва я отвернулся, снова принялся хлопать».

В. Бойко ― Какой слог.

А. Кузнецов ― Слог, безусловно. Но…

В. Бойко ― Атмосфера.

А. Кузнецов ― Атмосфера. Вот эта атмосфера ожидания, очень дорогая сердцу русского в широком смысле этого слова человеку, Достоевский вообще половину своих романов именно об этом написал. Торжество мертвого правосудия – да? – параграф, так сказать, уложение о наказаниях, пункт такой-то и поезжай в Сибирь. А вот торжество той справедливости, которую ждет в суде русский человек, он ждет не буквального правоприменения, он ждет некоего высшего суда. Вот на глазах у них свершился высший суд.

В. Бойко ― Ну, что? Нам пришел еще один вопрос, на который мы очень коротко успеваем ответить, о последствиях этого процесса, по крайней мере, для основных участников. С Кони все понятно. Он испытывал серьезное давление, но не сдавался.

А. Кузнецов ― Да, он уже никогда больше в больших… Он, правда, будет продолжать служить, но…

В. Бойко ― Засулич эмигрирует.

А. Кузнецов ― Засулич попытается. Полиция на следующий день, опротестовав приговор, схватить, но она успеет эмигрировать. И станет потом одной из 1-х русских марксистов в плехановской группе.

В. Бойко ― Кессель и Александров?

А. Кузнецов ― Александров, к сожалению, довольно скоро умрет от болезни в возрасте 50 с небольшим лет. Что касается Кесселя, то он будет продолжать карьеру по прокурорскому ведомству, но не добьется никаких судов. И наконец…

В. Бойко ― Инициаторы процесса?

А. Кузнецов ― А что касается Палена, то очень скоро… Это министр юстиции, граф Пален. Он будет отставлен с формулировкой за недостаточное внимание к процессу Веры Засулич. Когда Александр III вскорости взойдет на престол, то одним из первых мероприятий будут изменены судебные уставы, и впоследствии политические процессы будут уже проходить без участия присяжных. Вот главный вывод, который сделает власть. То есть из этой победы для правосудия последствия будут нехорошие.

В. Бойко ― Ну, что? У нас остается времени как раз на то, чтобы предложить вам темы для следующей передачи.. Оно уже запущено. Я лишь обозначаю эти самые темы. Суд над «кровавой волчицей» Эржбет Батори, Венгрия XVII век. Суд над Жаном Каласом, жертвой религиозного фанатизма, Франция, XVIII век. «Процесс 193-х», так называемое дело о «хождении в народ», Российская империя, третья четверть 19-го…

А. Кузнецов ― Это вот для тех, кому понравилась сегодняшняя передача. Дело предшествовавшее процессу Засулич.

В. Бойко ― Суд над Раулем Вилленом, убийцей Жана Жореса, Франция, 1919. Ну, и, наконец, известное «Дело валютчиков» - дело Рокотова, Файбишенко, Яковлева, 1961 год.

А. Кузнецов ― СССР, разумеется.

В. Бойко ― Да. Выбирайте из этих пяти процессов, о каком вам интереснее будет послушать в эфире программы «Не так» через неделю в то же время. Я напоминаю, историк Алексей Кузнецов сегодня рассказывал о деле Веры Засулич.

А. Кузнецов ― Да, и нам будет интересно рассказать вам о любом из этих пяти дел. Все решаете вы.

В. Бойко ― Алексею Кузнецову будет интересно рассказать, мне, конечно, будет интересно послушать и покивать. Всеволод Бойко, Алексей Кузнецов. Это программы «Не так». Мы с вами прощаемся.

А. Кузнецов ― До следующего воскресенья.

В. Бойко ― Спасибо.

139 лет назад, 31 марта 1878 г. судом присяжных началось слушание дела революционерки Веры Засулич о покушении на убийство градоначальника Санкт-Петербурга генерала Ф.Ф. Трепова.

Это был процесс, где прозвучала одна из гениальных речей, изменивших ход Российской истории: защиту подсудимой вел адвокат Петр Александров. Благодаря его мастерскому выступлению, суд присяжных оправдал Веру Засулич.

Сегодня мы предлагаем вам ознакомиться с сокращенным вариантом этой знаменательной речи.

Выдающийся российский адвокат Петр Акимович Александров родился в 1838 году в семье священника и поначалу учился в семинарии. По окончании курса юридических наук в Санкт-Петербургском университете служил судебным следователем Царскосельского уезда, состоял товарищем прокурора Санкт-Петербургского окружного суда, затем получил должность прокурора Псковского окружного суда. В 1876 году, будучи к тому времени товарищем обер-прокурора уголовного кассационного департамента Правительствующего сената, Петр Александров после конфликта с начальством вышел в отставку и вступил в сословие присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты. Он выступал защитником на многих громких процессах, но европейскую известность принесла ему защита Веры Засулич.

Судебная речь адвоката П. А. Александрова в защиту Веры Засулич. 31 марта 1878 года (в сокращении)

Господа присяжные заседатели! Я выслушал благородную, сдержанную речь товарища прокурора, и со многим из того, что сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весьма немногом, но тем не менее задача моя после речи господина прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настоящего дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто по своим обстоятельствам до того просто, что если ограничиться одним только событием 24 января, тогда почти и рассуждать не придется. Кто станет отрицать, что самоуправное убийство есть преступление ; кто будет отрицать то, что утверждает подсудимая, что тяжело поднимать руку для самоуправной расправы?

Все это истины, против которых нельзя спорить, но дело в том, что событие 24 января не может быть рассматриваемо отдельно от другого случая : оно так связуется, так переплетается с фактом совершившегося в доме предварительного заключения 13 июля, что если непонятным будет смысл покушения, произведенного Верой Засулич на жизнь генерал-адъютанта Трепова, то его можно уяснить, только сопоставляя это покушение с теми мотивами, начало которым положено было происшествием в доме предварительного заключения…

Всякое должностное, начальствующее лицо представляется мне в виде двуликого Януса, поставленного в храме, на горе; одна сторона этого Януса обращена к закону, к начальству, к суду; она ими освещается и обсуждается; обсуждение здесь полное, веское, правдивое; другая сторона обращена к нам, простым смертным, стоящим в притворе храма, под горой. На эту сторону мы смотрим, и она бывает не всегда одинаково освещена для нас. Мы к ней подходим иногда только с простым фонарем, с грошовой свечкой, с тусклой лампой; многое для нас темно, многое наводит нас на такие суждения, которые не согласуются со взглядами начальства, суда на те же действия должностного лица. Но мы живем в этих, может быть, иногда и ошибочных понятиях, на основании их мы питаем те или другие чувства к должностному лицу, порицаем его или славословим его, любим или остаемся к нему равнодушны, радуемся, если находим распоряжения вполне справедливыми…

Чтобы вполне судить о мотиве наших поступков, надо знать, как эти мотивы отразились в наших понятиях. Таким образом, в моем суждении о событии 13 июля не будет обсуждения действий должностного лица, а только разъяснение того, как отразилось это событие на уме и убеждениях Веры Засулич…

Вы помните, что с семнадцати лет, по окончании образования в одном из московских пансионов, после того как она выдержала с отличием экзамен на звание домашней учительницы, Засулич вернулась в дом своей матери. Старуха-мать ее живет в Петербурге. В небольшой сравнительно промежуток времени семнадцатилетняя девушка имела случай познакомиться с Нечаевым… Кто такой был Нечаев, какие его замыслы, она не знала, да тогда еще и никто не знал его в России; он считался простым студентом, который играл некоторую роль в студенческих волнениях, не представлявших ничего политического.

По просьбе Нечаева Вера Засулич согласилась оказать ему некоторую, весьма обыкновенную услугу. Она раза три или четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем. Впоследствии оказалось, что Нечаев - государственный преступник , и ее совершенно случайные отношения к Нечаеву послужили основанием к привлечению ее в качестве подозреваемой в государственном преступлении по известному нечаевскому делу. Вы помните из рассказа Веры Засулич, что двух лет тюремного заключения стоило ей это подозрение. Год она просидела в Литовском замке и год в Петропавловской крепости. Это были восемнадцатый и девятнадцатый годы ее юности…

В эти годы зарождающихся симпатий Засулич действительно создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию - беззаветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении . Политический арестант, кто бы он ни был, стал ей дорогим другом, товарищем юности, товарищем по воспитанию. Тюрьма была для нее альма-матер, которая закрепила эту дружбу, это товарищество. Два года кончились. Засулич отпустили, не найдя даже никакого основания предать ее суду… Засулич была еще молода - ей был всего двадцать первый год. Мать утешала ее, говорила: «Поправишься, Верочка, теперь все пройдет, все кончилось благополучно». Действительно, казалось, страдания излечатся, молодая жизнь одолеет и не останется следов тяжелых лет заключения.

Была весна; прошло десять дней, полных розовых мечтаний. Вдруг поздний звонок. Не друг ли запоздалый? Оказывается - не друг, но и не враг, а местный надзиратель. Объясняет он Засулич, что приказано ее отправить в пересыльную тюрьму. «Как в тюрьму? Вероятно, это недоразумение, я не привлечена к нечаевскому делу, не предана суду, обо мне дело прекращено судебною палатою и Правительствующим сенатом». - «Не могу знать, - отвечает надзиратель, - пожалуйте, я от начальства имею предписание взять вас»…

В пересыльной тюрьме навещают ее мать, сестра; ей приносят конфеты, книжки; никто не воображает, чтобы она могла быть выслана… На пятый день задержания ей говорят: «Пожалуйте, вас сейчас отправляют в город Крестцы». - «Как отправляют? Да у меня нет ничего для дороги. Подождите, по крайней мере дайте мне возможность дать знать родственникам… Я уверена, что тут какое-нибудь недоразумение…» - «Нельзя, - говорят, - не можем по закону, требуют вас немедленно отправить».

Засулич понимала, что надо покориться закону; не знала только, о каком законе тут речь. Поехала она в одном платье, в легком бурнусе; пока ехала по железной дороге, было сносно, потом поехала на почтовых, в кибитке, между двух жандармов. Был апрель месяц, стало в легком бурнусе невыносимо холодно: жандарм снял свою шинель и одел барышню. Привезли ее в Крестцы. В Крестцах сдали ее исправнику, исправник выдал квитанцию и говорит Засулич: «Идите, я вас не держу, вы не арестованы. Идите и по субботам являйтесь в полицейское управление, так как вы состоите у нас под надзором». Рассматривает Засулич свои ресурсы, с которыми ей приходится начать новую жизнь в неизвестном городе. У нее оказывается рубль денег, французская книжка да коробка шоколадных конфет.

Нашелся добрый человек, дьячок, который поместил ее в своем семействе. Найти занятие в Крестцах ей не представилось возможности, тем более что нельзя было скрыть, что она - высланная административным порядком. Я не буду затем повторять другие подробности, которые рассказала сама Вера Засулич. Из Крестцов ей пришлось ехать в Тверь, в Солигалич, в Харьков. Таким образом началась ее бродячая жизнь… У нее делали обыски, призывали для разных опросов, подвергали иногда задержкам не в виде арестов и наконец о ней совсем забыли.

Когда от нее перестали требовать, чтобы она еженедельно являлась к местным полицейским властям, тогда ей улыбнулась возможность контрабандой поехать в Петербург и затем с детьми своей сестры отправиться в Пензенскую губернию. Здесь она летом 1877 года прочитывает в первый раз в газете «Голос» известие о наказании Боголюбова…

Засулич действительно создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию - беззаветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении.

Человек, по своему рождению, воспитанию и образованию чуждый розги; человек, глубоко чувствующий и понимающий все ее позорное и унизительное значение; человек, который по своему образу мыслей, по своим убеждениям и чувствам не мог без сердечного содрогания видеть и слышать исполнение позорной экзекуции над другими, - этот человек сам должен был перенести на собственной коже всеподавляющее действие унизительного наказания. Какое, думала Засулич, мучительное истязание, какое презрительное поругание над всем, что составляет самое существенное достояние развитого человека, и не только развитого, но и всякого, кому не чуждо чувство чести и человеческого достоинства…

В беседах с друзьями и знакомыми, наедине, днем и ночью, среди занятий и без дела Засулич не могла оторваться от мысли о Боголюбове ; и ниоткуда сочувственной помощи, ниоткуда удовлетворения души, взволнованной вопросами: кто вступится за опозоренного Боголюбова, кто вступится за судьбу других несчастных, находящихся в положении Боголюбова? Засулич ждала этого заступничества от печати, она ждала оттуда поднятия, возбуждения так волновавшего ее вопроса. Памятуя о пределах, молчала печать. Ждала Засулич помощи от силы общественного мнения. Из тиши кабинета, из интимного круга приятельских бесед не выползало общественное мнение. Она ждала, наконец, слова от правосудия. Правосудие… Но о нем ничего не было слышно…

И вдруг внезапная мысль, как молния, сверкнувшая в уме Засулич: «О, я сама! Затихло, замолкло все о Боголюбове, нужен крик, в моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и заставлю его услышать!» … Иначе и быть не могло: эта мысль как нельзя более соответствовала тем потребностям, отвечала на те задачи, которые волновали ее.

Руководящим побуждением для Засулич обвинение ставит месть. Местью и сама Засулич объяснила свой поступок, но… одна «месть» была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководит личными счетами с отмщаемым за себя или близких. Однако никаких личных интересов не только не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком…

В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни.

«Когда я совершу преступление, - думала Засулич, - тогда замолкнувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступление вызовет гласный процесс, и Россия в лице своих представителей будет поставлена в необходимость произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду Европы, той Европы, которая до сих пор любит называть нас варварским государством, в котором атрибутом правительства служит кнут…» Я не могу согласиться и с тем весьма остроумным предположением, что Засулич не стреляла в грудь и в голову генерал-адъютанта Трепова… потому только, что чувствовала некоторое смущение, и что только после того, как несколько оправилась, она нашла в себе достаточно силы, чтобы произвести выстрел. Я думаю, что она просто не заботилась о более опасном выстреле… Довольствуясь вполне тем, что достигнуто, Засулич сама бросила револьвер, прежде чем успели схватить ее, и, отойдя в сторону, без борьбы и сопротивления отдалась во власть набросившегося на нее майора Курнеева и осталась не задушенной им только благодаря помощи других окружающих. Ее песня была теперь спета, ее мысль исполнена, ее дело совершено…

Таким образом, отбрасывая покушение на убийство как не осуществившееся, следовало бы остановиться на действительно доказанном результате, соответствовавшем особому условному намерению - нанесению раны…

Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва.

И не торговаться с представителями общественной совести за то или другое уменьшение своей вины явилась она сегодня перед вами, господа присяжные заседатели. Она была и осталась беззаветною рабой той идеи, во имя которой подняла она кровавое оружие. Она пришла сложить перед нами все бремя наболевшей души, открыть скорбный лист своей жизни, честно и откровенно изложить все то, что она пережила, передумала, перечувствовала, что двинуло ее на преступление, чего ждала она от него.

Господа присяжные заседатели! Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении. Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, отклик суда божественного, который взирает не на внешнюю только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную преступность человека. Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя.

В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно призвать кару законную, тогда - да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь!

Не много страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратили возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва.

Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников.